Аркадий Ярцев родился в 1959 году в Кохтла-Ярве. Не поступив в своё время в художественные вузы, он получил образование горного инженера, однако нынче исполнилось тридцать лет, как с технической стези он перешёл на чисто творческую - стал профессиональным художником.

Аркадий работает в традициях русского реалистического пейзажа, и именно пейзаж - точнее, «пейзаж русской сельской местности», как он сам говорит, - считает своим главным жанром. 

- Он, скорее всего, придуман и идеализирован мною. Это такие места мечты или воспоминания о детстве, - поясняет художник. А на вопрос - где же прошло это детство - от него слышишь: в Кохтла-Ярве, на площади Театри. «Ага, абсолютно сельский пейзаж», - невозмутимо повторяет он за удивлённым собеседником…

Впрочем, память Ярцева действительно хранит с юных лет сельские картины. В детстве он часто гостил у бабушки в Печорском крае. Печоры, Изборск, Принаровье до сих пор осознанно или подсознательно дарят ему значительную часть тем.

Городские пейзажи у Аркадия тоже есть, хотя, по его словам, тут он часто опирается на фотографии начала прошлого века. Кохтла-Ярве тогда ещё не было, но уже существовал Йыхви. Сегодняшний Кохтла-Ярве тоже достаточно живописен и достоин холстов, считает Ярцев. Главным образом потому, что является одним из провинциальных городков, а провинция, провинциальное, провинциальность в хорошем смысле слова, кажется, Аркадию весьма дороги. Недаром одна из его выставок в Таллинне лет пять назад так и называлась - «Провинциальные пейзажи».

Любимыми художниками Ярцев называет Ван Гога - сразу отмечая, что сам «далёк от него безмерно» - и Николая Крымова, русского живописца первой половины 20-го века. Крымов, в числе прочего, испытал влияние знаменитого Куинджи с его характерным стилем. Что-то куинджевское улавливаешь и в некоторых работах Ярцева.

В жизни Аркадия Ярцева есть место не только живописи. Он коллекционирует бабочек и… кино. В истории кинематографа его привлекает период, когда уходил «великий немой» и на смену ему шло кино звуковое. Диски добывает, можно сказать, со всего мира. Бабочками занимается уже около четверти века, и здесь глаз пейзажиста тоже подмечает интересные тенденции: вот уже два десятилетия, как бабочек в Эстонии становится всё меньше и меньше. Не подаёт ли тем самым природа нам какой-то, пока не расшифрованный, знак?

Наверняка и про кино, и про чешуекрылых Ярцеву есть что рассказать, если, например, устроить какой-нибудь лекторий или выставку, но…

- Да никому это не надо! Вот на днях был в Белом зале Кохтла-Ярве, где читали лекцию про Врубеля. В зале сидело шесть с половиной человек… Так что мои увлечения - не более чем увлечения для себя, так сказать, причуды больного на голову старого человека, - констатирует Аркадий, причём без какого-либо надрыва, без стенания.

Он вообще называет себя «умеренным пессимистом» и подтверждает написанное про него несколько лет назад - мол, Ярцев теперь собирается творить в миноре. Да, в миноре. Да, вот так уж Ярцев устроен. Да, скептик… Потому что на шестом десятке излучать сплошной оптимизм, особенно в наше сложное время, - в этом есть что-то… болезненное, находит он.

- А оставаться пессимистом умеренным и не переходить в другое качество мне как раз и помогает рисование, - добавляет художник.

Ну, тут уж ясно, что задавать вопрос «а в чём тогда видите миссию, которую должен нести художник?» будет неуместно. Однако, на всякий случай, спросим…

- Ой, я ничего никуда не несу. Живопись для меня - не более чем терапия или самолечение. И если эти «сеансы» ещё кому-то нравятся - ради Бога! А когда говорят «нести в массы» и т.п. - в голове возникает картинка-анекдот в духе Хармса: Лев Толстой идёт с ночным горшком по утреннему Петербургу и объясняет прохожим - мол, я вот тут посидел и хочу до вас донести…

Ёлки-палки, Аркадий, ну скажите же хоть что-то оптимистическое!..

- У меня оптимизм развивается ближе к полуночи, - то ли шутя, то ли серьёзно объясняет собеседник. - Ежели позвоните мне ближе к этому времени, то я, может быть, и зальюсь жаворонком.

Давайте проверим. Звонить Ярцеву в полночь, конечно, не станем. Но когда в одну из ночей новогодья – скажем, на Рождество или Старый новый год - часы пробьют 24.00, откроем календарь с его репродукциями. Вдруг они действительно дадут нам заряд чего-то способного противостоять пессимизму, скепсису и минору?