- С возрастом, наверное, каждый человек приходит к такому душевному состоянию, которое часто возвращает его мысли в детские годы. Что со мной сейчас и происходит чуть ли не каждодневно. Не знаю почему. Может, просто ностальгия. Меня сейчас тянет в Эстонию. Раньше не было такого. Хотя у меня там почти никого не осталось. Друзья умерли. Младший брат в августе прошлого года умер. Он в Йыхви жил, работал на шахте «Эстония». Только исполнилось 59 лет, обширный инсульт, и он ушёл. Здоровый мужик, метр девяносто пять, бывший десантник. И для меня эта потеря… Ну, мама - это естественно. Но уход младшего брата всё-таки был и неожиданным, и очень горьким. До сих пор перехватывает горло и комок стоит. Я Сашку очень любил.

- В Пуру, или в Новом Ахтме. Жили мы сначала по Ахтмескому шоссе, а потом на улице Карла Маркса (нынешняя Яанику. - прим. авт.). Детский сад был напротив дома. Мама прямо из квартиры смотрела, как я за штакетником забора гуляю в садике с ребятами. Потом была седьмая школа там же в Пуру.

- Да, с архитектурой там нам немножечко не повезло. Зато на уровне четвёртого этажа по периметру всей школы был большой карниз. Старшеклассники по нему на переменах переходили из класса в класс - вылезали из одних окон и залезали в другие. А 12 апреля 1961 года мы все высыпали на этот карниз. Кричали, радовались, состояние у всех было эйфорическое, тут же объявили, что уроков дальше не будет (смеётся). 

Кстати о космосе. Ещё одно яркое воспоминание из тех же лет - открытие в нашем районе кинотеатра «Космос». До сих пор помню, какой фильм в первые дни его работы смотрел. Ходил на него пять раз подряд! Выпрашивал у мамы 15 копеек на билет и бежал. Это был фильм «Кёр-оглы», снятый по азербайджанскому историческому эпосу. Он мне врезался в память на всю оставшуюся жизнь (смеётся). Ну как же, новый кинотеатр рядом с домом, широкоэкранный, сядешь в зале - душа замирает…

- Нет-нет! Любое свободное время мы проводили или во дворе, или в лесу. Строили шалаши, забирались на деревья. Нам нравилась ольха. На самую макушку заберёшься, схватишься за неё и опускаешься вместе с наклоняющимся стволом. А на земле от дерева отцепляешься, и оно выпрямляется. Страха не было. Серьёзных последствий тоже не помню. Но, как говорится, повторять не рекомендуется.

Кроме походов в лес за грибами и на рыбалку, ходили с приятелями тайком и на места былых боёв…

- Нет, ну что вы, тем более для моего поколения с войны-то прошло не так много времени. Откапывали всё, чего откапывать не нужно. Ездили в Куремяэ. И за Старым Ахтме было поле, где, видимо, стояла немецкая батарея. Мы добывали там пуговицы и такие длинные штуки, которые называли «макароны». Оборачивали их фольгой, на переменах поджигали, и эта «ракета» летала, распугивая всех девчонок, по коридорам школы. 

- Я помню, когда взорвались ребята в йыхвиском парке на противотанковой мине. Там человек двенадцать сразу погибло. Ухнуло, мы побежали туда, зрелище неприятное было. Как рассказывали, они откопали эту мину в Куремяэ, привезли её в автобусе, потом пытались в подвале своего дома поджечь - представляете, что было бы?! Ничего не получалось, и они ушли в парк в Йыхви, там положили её в костёр, ждали-ждали, подошли и палкой ткнули… Трагедия страшная. 

Ну а за «ракету» в школе нас оставляли после уроков и, естественно, вызывали в школу родителей. Пропесочивали как следует: «Ты же пионер, как ты можешь!» Мы, само собой, клялись, что «больше никогда». А потом это действительно само собой отошло. Появились другие приоритеты. 

Не знаю, можно ли говорить, что меня «воспитала улица»…

- Абсолютно. Мы и «воевали», бывало, «улица на улицу». Но с бóльшим удовольствием и теплом я вспоминаю другое. Когда в своё время в Советском Союзе был брошен клич «все на шахты!», то в Эстонию со всех концов великого СССР стали съезжаться и шахтёры, и люди, не имевшие этой профессии. Так и мой отец приехал; он сам с Курско-Орловской дуги, окончил ремесленное училище в Сланцах и стал работать на 10-й шахте в Старом Ахтме. Между прочим, ходили слухи, что в том районе был какой-то затопленный подземный немецкий завод, из которого воду откачать так и не смогли. Потом отец работал на 8-й шахте - «Таммику», там и закончил…

Так вот в результате приезда людей со всей страны у нас сложился класс, по которому я понимаю, что такое интернационал. Со мной учились русские, белорусы, украинцы, немцы, эстонцы, поляки, евреи, татары, армяне, молдаване, литовцы, латыши, даже была одна таджичка. И жили мы одной семьёй. Стычки на национальной почве? Не припомню даже, чтобы мы как-то друг друга обзывали. Вместе ходили в походы, ездили на картошку, работали в пришкольном саду. У нас перед школой был сад. И ещё небольшой прудок, по которому мы на льдинах весной катались. Сейчас на этом месте коттеджи стоят. 

- С памятью на имена у меня, честно говоря (вздыхает)… Классным руководителем у нас была Ирина Павловна Вишницкая, она вела у нас русский язык и литературу. Был замечательный педагог по географии, её фамилия Классина. Историю преподавала Людмила Антоновна. Это всё в седьмой школе, до того, как она стала восьмилеткой и нас перевели в четырнадцатую. Ну а в начальных классах меня учила Ираида Григорьевна Жожкина. Бывшая узница концлагеря Равенсбрюк. Её дочка Татьяна моей одноклассницей была. 

- Пионерлагерь в Тойла. Берег и погранзастава. Развалины оранжереи. Здание рядом с дворцом ещё сохранялось, там были какие-то административные помещения нашего лагеря. Дорога, ведущая к речке, и камень, на котором выбито, что купец первой гильдии Елисеев построил дорогу в таком-то году. Я помню, как в Тойла приезжали отдыхать ленинградцы и просили нас ловить для них миногу. Её в тойлаской речке столько было! Мы-то эту рыбу девчонкам в кровати подбрасывали, чтоб те повизжали. А туристам относили миногу вёдрами и думали: «Чокнутые они совсем, эти гости, едят они, что ли, этих змей?». Сейчас-то я знаю, что это вкусно, особенно минога маринованная. 

А в более старшем возрасте я узнал, что в Тойла жил Северянин…

- Нет. Там жила женщина, которая помнила его. Северянин, как у нас в народе говорят, подбивал клинья к её сестре. Впоследствии эта женщина подарила несколько рукописей, фотографию Северянина с автографом и ряд таллиннских, рижских и берлинских изданий его стихов руководительнице нашего драматического кружка. Рукопись представляла собой длинный узкий лист, озаглавленный «Лето в Тойле». Там он описывает, какая рыба водится в здешней реке, какие произрастают тут деревья, каковы окрестности, дворец. 

- Я ещё в шесть лет записался в детскую библиотеку в нашем районе. А на улице Карла Маркса была ещё и взрослая, там я тоже состоял. Носил книжки стопками. Бывали периоды, что меня специально из дома выгоняли на улицу, потому что слишком уж зачитывался. Я ложился на пол под батарею, подушку под голову, в окно уличный фонарь светит - и так ночью читал. Или с фонариком под одеялом. 

- Когда чуть-чуть подрос, перечитал всего Герберта Уэллса, всего Конан Дойла. Однажды взял книгу Генриха Манна, название сейчас не помню, но совершенно взрослая вещь. А мне было тогда лет одиннадцать, и стал я читать - там что-то связанное с папой римским, какой-то инцест между сестрой и братом… Вдруг входит отец: «Чего читаешь?». Я том захлопываю: «Да про партизан книгу». Он говорит: «Ну-ка дай сюда!.. Рано тебе такое читать». И забрал.

- А как же! И с отцом, и сами заходили. Это, кстати, помогло мне потом во время съёмок картины «Зеркало для героя». Мы снимали на Донбассе. Входим в здание шахты под Донецком - а оно типовое, такое же, как в Эстонии. Огромный зал, и дом непременно с колоннами. 

- Мы жили довольно скромно. Помню, как в нашем доме появился телевизор - у соседей напротив, и мы туда ходили чуть ли не всем домом. Потом появился у вторых. Потом и мы «Рекорд» купили, бывало, что и к нам соседи приходили телепередачи смотреть. Ну а дальше благосостояние стало выше и телевизоры появились у всех. 

В принципе, я осознавал, что нет у нас возможностей шиковать, и шибко не капризничал «хочу то, хочу это». Нет так нет, ладно. Я нормально одет, обут, накормлен, велосипед есть. Жили мы в двухкомнатной квартире. Брат Сашка родился в 58-м. Родители на работе. Мать мне оставляла три рубля и писала, чтó надо купить в магазине. Я покупал, готовил что-то, брата из садика забирал, нянчился с ним. Помню, мама рассказывала - у меня самого этот эпизод из головы вылетел - она приходит с работы, а я его под мышкой держу, попку под холодную воду над ванной подставил и мóю. Он обкакался и от этой процедуры верещит… 

- Суровым. Когда я пошёл в секцию бокса, Сашка ещё маленький был, и я его учил боксёрским приёмам. При этом ему немножко «перепадало», но он молодец, терпел, зубы стиснет, слёзы зажмёт - и вперёд. Ну а когда я отправился в Питер, родители на какое-то время уезжали с ним в Якутию на заработки; уезжал он маленьким, а когда вернулся - я его не узнал. 

 

- В школе я довольно много занимался спортом - бегал, играл в футбол, в баскетбол, ходил на лыжах, боксировал. Уже потом, в Питере, стал мастером спорта по лыжам. То есть поначалу в детстве об артистической деятельности я даже и не думал.

Однажды в пятом классе задали нам выучить какое-нибудь стихотворение не по программе. Дома висел отрывной календарь. Я оторвал листок, смотрю - на обороте стихотворение. Эдуардас Межелайтис, «Скрижали времени». Стать читать. Ничего не понял. Что такое «скрижали»? Но выучил. На уроке Ирина Павловна говорит: «Ну, Паршин, иди читай». Вышел - и вот как Пушкин на картине в лицее декламирует, так и я прочитал. Класс притих, удивлённый, учительница тоже. На следующий день она меня опять вызывает к доске и просит прочитать. Я отнекиваюсь, мол, вчера читал. Но опять прочитал. Заканчиваются уроки, выхожу в коридор, меня - за шкирку и ведут в актовый зал. А в зале проходили занятия школьного драматического кружка. И вела их Александра Александровна Розитис, или Сан Санна, как её многие звали. Позже драмкружок переехал в четырнадцатую школу, а потом мы занимались в доме пионеров Йыхви.

- Брат мой двоюродный. Он сейчас в Америке живёт... Вот этот драмкружок меня постепенно и затянул. Что, наверно, не удивительно, учитывая, скольким Александра Александровна дала путёвку на сцену. И сколько вообще в артистическом мире людей из Кохтла-Ярве.

За несколько лет до меня в театральный поступили Таня Селивон и Миша Супонин. А в 68-м году из нашей драмстудии уехал поступать в Ленинград Витя Лосьянов. Сейчас Витя - заслуженный артист, работает в драматическом театре в Красноярске. Мы были там после Нового года на гастролях, и я с ним виделся. А на следующий год на курс к Василию Васильевичу Меркурьеву и Ирине Всеволодовне Мейерхольд, дочке Всеволода Эмильевича, поступили уже я и Люда Кулешова из шестой школы. Увы, Люду мы похоронили года два-три назад… Когда я уже учился, в ЛГИТМиК поступил Серёжа Кушаков, тоже наш кружковец. Он стал заслуженным артистом, работал в Театре Ленсовета, а несколько лет назад его не стало. Наш институт окончил и Паша Дралов из Пуру, он тоже заслуженный артист, я с ним виделся последний раз в 2006 году в Екатеринбурге, где он работает в театре музыкальной комедии. 

- В рамках школьного кружка мы, естественно, не ставили больших пьес. Тогда были пособия типа «Методическое руководство по работе драматического кружка в школе», и в них - какие-то драматические коллажи и отрывки для постановки. И на каждый праздник мы в школе показывали что-то новое. А позже, в доме пионеров Йыхви, мы поставили ни много ни мало «Месяц в деревне» Тургенева. Я играл Ракитина. Интересно, что потом Серёжа Кушаков эту же роль играл в Театре Ленсовета... Для спектакля у меня была борода, которую я сам клеил, причём клеем для бумаги, отчего на шее и щеках наступило раздражение. Зато я был немножко похож на Высоцкого из фильма «Вертикаль». Я всё смотрелся в зеркало и думал: «Да, что-то есть, вот если бы ещё нос подправить…». Ну, дурость детская (смеётся)!

Сан Санна проделывала с нами всякие упражнения, в том числе на внимание. Сажала в кружок, и мы делали «печатную машинку»: каждому присваивалась своя буква, и, когда произносили какое-то слово, то на «своей» букве ты должен был хлопнуть в ладоши. Или упражнение на развитие памяти: берётся кипа открыток с репродукциями, и ты должен сходу назвать, что за произведение перед тобой. Наверное, разведчиков так учат (смеётся)... Много занятий было, и она многое мне дала. Если бы не она - мы бы сейчас с вами тут (интервью проходило в Доме актёра СПБ. - прим. авт.) не сидели. 

- Конечно, была какая-то работа в процессе постановки, когда юного артиста направляли по нужной «тропе». Но в целом это, конечно, не театральный институт, и задача кружка в другом - «разбудить» спящее дарование ребёнка или ввести его в рамки, если талант, так сказать, «прёт». А что касается системы Станиславского… Откровенно признаться, я ведь так и не дочитал «Моя жизнь в искусстве», да простит меня Константин Сергеевич. Когда читал, то понимал, что вроде бы я так и стараюсь над ролью работать, как он советует. Но настоящая-то школа - это сам театр! Игорь Олегович Горбачёв, замечательный артист, говорил: «Серёжа, мы в нашем театре - бегуны на длинные дистанции, у нас где-то годам к 30-40 артист раскрывается». Наверное, главная польза от детского драмкружка состояла в том, что я ещё на старте этой дистанции полюбил свою будущую профессию. 

- Куда только Александра Александровна наш драмкружок не возила. И в Москву мы ездили, ходили там по театрам. В Питер приезжали по два-три раза в год. Я уже в подростковом возрасте бывал в Александринке и в учебном театре ЛГИТМиКа. Видел студентов Меркурьева - моих предшественников. Помню Марину Неёлову на сцене учебного театра. 

Летом 68-го наш кружок отправился на юг…

- И тогда в Крым ездила и моя мама - в качестве помощницы Розитис. Ну а мы в конце 60-х поехали в село Нерубайское под Одессой, где работали на сборе фруктов и попутно объедались всем, что поспевало.

- Как-то у меня конфликт с родителями вышел. Нашла коса на камень, и мать заявила: «Никакого тебе театрального института, в шахту пойдёшь! Или в армию! Поишачишь, как отец, тогда поймёшь, а то артист он, видите ли…». И тут на мою защиту встала Сан Санна. Она пришла к нам домой и «пошла в атаку» на моих родителей. Женщина она была суровая. Блокадница. Её девичья фамилия Подымалова. Я был знаком с её братом Михаилом Александровичем, замечательным лётчиком-испытателем. А он меня познакомил с прославленным асом, трижды Героем Советского Союза Иваном Кожедубом. Даже не знаю, рассказывать ли… В общем, пришли мы к Кожедубу, а Иван Никитич выходит в генеральском кителе со всеми орденами и, простите, в трусах. А он говорил немножко как Брежнев (копирует): «Миша, прости ради Бога, что я так вышел, там художник с меня портрет рисует, а ему только верхнюю мою часть нужно…» (смеётся).

- Конечно. Мы и в шестой школе выступали. И в Соцгороде в ДК имени Кингисеппа. И в Таллинне, и в Каунасе, и на погранзаставах. Становились лауреатами прибалтийского конкурса.

- Нет. И сейчас нет. Простите за нескромность, но я не понимаю, что это такое. Я стесняюсь, когда меня узнают. Никогда не разговариваю громко в транспорте и на улице. Когда кто-то громко разговаривает, меня это коробит. Я не знаю, что такое зависть. Тут, видимо, гены говорят, спасибо родителям. Хотя в нашей актёрской братии это чувство присутствует. Я могу радоваться. «Здорово сделал, поздравляю тебя!». Слава Богу, что оградил меня от чёрной зависти, ведь она, кроме всего прочего, ещё и корень многих заболеваний. 

 

- Первым меня пригласил Георгий Александрович Товстоногов. Он вёл режиссёрские курсы, и учившиеся там режиссёры занимали студентов для своих работ. И вот я сыграл с Людой Фирсовой, ныне покойной моей однокурсницей, отрывок из пьесы Розова «День свадьбы», и это показали на зачёте по режиссёрскому мастерству Товстоногову. А тот пришёл с похорон Николая Симонова и сидел, погружённый в себя. Мы сыграли и ушли. Вечером приходят в общежитие Саша Чернядьев и Женя Арье, которые ставили этот отрывок (где Саша сейчас, не знаю, а Женя в Израиле театром заведует): «Куда вы убежали?» - «А что?» - «Георгий Александрович спрашивает, что за ребята, приведите мне их». В общем, сказали, что через три дня он будет ждать нас в театре, устроит нам просмотр и берёт нас в БДТ. (пауза) Мы с Людкой приходим, и нам Дина Морисовна Шварц, знаменитый завлит Товстоногова, говорит: «Ребятишки, Георгий Александрович уехал в Будапешт, он ставит там «Ревизора», приходите через неделю, он просил». А у нас через три дня - уже распределение.

Первый театр, который меня пригласил, был Театр на Литейном. Потом были Комиссаржевка, ТЮЗ, Студия киноактёра. Ещё московский Театр Ермоловой звал, но туда я не хотел ехать. И наконец - Александринский театр. Пришёл, помню, Юрий Владимирович Толубеев, которого Меркурьев пригласил, хотя в жизни они были… как Иван Иванович с Иваном Никифоровичем, которых играли на сцене. И взяли меня в Александринку, где я и служу сорок пять лет. 

- Да никак. Я не чувствовал такого. Мы же, будучи студентами, по просьбе Сан Санны привозили наши водевили и играли в Доме культуры Соцгорода. Да, потом вышел фильм. Но я ушёл в армию. У меня уже Ванька был (старший сын актёра, тоже известный актёр Иван Паршин, спецназовец «Бизон» из сериала «Морские дьяволы». - прим. авт.). Его детство тоже, кстати, можно назвать кохтла-ярвеским, поскольку мы его часто к бабушке-дедушке отправляли и он там очень много времени проводил… Был перерыв в съёмках после «Умных вещей», а потом - пошлó. И вот уже порядка ста работ в кино. Недавно вышли два сериала - «Лабиринты» и «Одна жизнь на двоих». По осени выйдет ещё один сериал - «Мельник». Выйдет и четырёхсерийная детективная мелодрама «Три в одном». А сколько картин у меня не вышло? Лежат на полке, и всё. 

- Наш театр привозил спектакль «Тринадцатый председатель» и играл его в Йыхви ещё в ДК «Октообер». Это в пору перестройки было. 

- Нет. 

- Я никогда не обращался с этими вопросами. И по киностудиям не ходил, как некоторые артисты: «Надо пройти, а вдруг заметят». Никогда. Я не проявляю инициативы в таких делах. Позовут - я ещё подумаю, как, ради чего и нужно ли это людям. А теперь уже, наверное, никому это и не надо. Там уже людей-то, которые меня знают, почти нет. 

- Я был на юбилее 14-й школы, когда он проходил в Соцгороде. Там присутствовала и Клавдия Трифоновна Ратман, мой классный руководитель. Это уже давненько было. А вот когда отмечали недавний юбилей, я был на гастролях в Красноярске, присутствовать не смог и отправил школе аудиопослание и фотографию свою со всеми регалиями.

- У меня несколько случаев было, когда я с температурой 39 приходил на спектакль - ведь билеты проданы, зритель пришёл, представление не отменить, - выходил на сцену, и температура падала до 36-ти. Отыгрывал - она моментально опять ползла вверх. Играл с переломанными конечностями. Один раз сломана рука была. Я снимал гипс и перевоплощался в лётчика в спектакле «Аэропорт» по Артуру Хэйли. После представления не мог засунуть эту руку обратно в гипс, потому что она распухала. Ломал палец на ноге во время спектакля. По мизансцене, я бежал за партнёром, а он резко остановился, пятку выставил, и я пальцем в неё врезался. Чувствую, что-то мне дурновато стало. А это начало первого акта, мы играем «Лисистрату», древних греков, все в сандалиях на босу ногу. В антракте мне сделали заморозку, вывернутый палец поставил на место, перебинтовал и пошёл доиграл. Уже после спектакля повезли меня в травмопункт. 

Столько всего было! Но как у нас говорят: освободить артиста от спектакля может только смерть. Как Коля Караченцов сказал, наша профессия - не профессия, а диагноз. У меня было по нескольку лет, когда я не был в отпуске. По окончании театрального сезона думаешь: сейчас отдохну. И тут съёмки предлагают. Как откажешься? Во время отпуска снимаешься. Мало того, эти съёмки переходят на осень, когда снова начинается работа в театре. 

В итоге я уже вошёл в такой ритм, без которого просто не могу существовать. Тут ещё спортивная закалка детства, отрочества и юности даёт себя знать. Только в последние годы уже начинаешь ощущать себя не совсем молодым человеком. Но главное, быть молодым душой (смеётся), тогда всё нормально будет.