Жизнь прожить – не поле перейти…

История жизни Лидии Николаевны Джембулатовой действительно интересна и заслуживает внимания. Неспроста очерк о ней был опубликован в сборнике жизнеописаний эстоноземельцев «Эстония – мой дом» (на русском и эстонском языках), увидевшем свет в этом году (к слову, первый подобный сборник «Расскажи о своей жизни» вышел в 2005-м). Это совместная работа Эстонского литературного музея и Биографического общества «Eesti Elulood» при финансовой поддержке Министерства образования и науки ЭР, фонда «Eesti Kultuurkapital» и Нарвского городского управления.

Лидия Николаевна приехала в Силламяэ с супругом относительно недавно, в 1987 году (к тому времени их дочь Светлана уже жила самостоятельно в Оренбурге, 19-летний сын Сергей служил на Дальнем Востоке), однако, этот городок у моря почти сразу стал для них родным. Наша героиня тут же начала активно участвовать в культурной и общественной силламяэской жизни. Спустя год после приезда вступила в ряды женского клуба города по интересам «Оптимист» и вот уже несколько лет является его председателем. Лидия Николаевна – постоянный посетитель местного Центра пенсионеров. В городе ее знают как интеллигентного и порядочного, чуткого и отзывчивого человека.

Родительский дом

В семье Лидия Николаевна была одной дочерью. Ее родители поженились в 1935 году, жили в Москве, в бараке на улице Подбельского. Молодожены ютились в небольшой комнатке, а вместе с ними жил еще и маленький Саша – сын матери Лидии Николаевны от первого брака. В 1936 году на свет появился общий первенец молодых, но в полтора года мальчик умер от менингита. 2 мая 1939 года у супругов родилась девочка, ее назвали Лидочкой. Через два года, в апреле 1941-го, у Лидочки появился братик Володя. В июне отца призвали на фронт, а до этого он участвовал еще и в Карело-Финской войне.

Отец Лидии Николаевны был из Петровска, что в Саратовской области, там жили все его предки. Триста лет назад там на пути в Полтаву останавливался Петр Первый (отсюда и название города). «По седьмое поколение мужчины из рода отца, – говорит женщина, – были краснодеревщиками. Папа, конечно, тоже владел этим ремеслом. Он был призван в Красную Армию, служил в погранвойсках, участвовал в боях с Японией на Халхин-Голе. После службы ему предложили стать столяром-краснодеревщиком в хозотделе Кремля. Так он оказался в Москве. Отец отделывал кабинеты Молотова, Когановича, Калинина. А еще был музыкантом, правда, самоучкой. Но отлично играл на баяне, гармони. Особенно любил исполнять танго и вальсы. Когда я была уже старшеклассницей, ко мне в гости приходили школьные друзья, папа нам всегда играл, а мы танцевали во дворе. Вообще он был очень аккуратным, чистоплотным человеком, во всем любил порядок и к этому приучал нас, своих детей».

Мама Лидии Николаевны родилась и выросла на Тамбовщине, она была из простых крестьян. Ее первым мужем стал односельчанин, который участвовал в коллективизации. Вскоре после свадьбы его перевели в Москву, куда он забрал и жену с новорожденным сыном. «Через непродолжительное время мама, – рассказывает моя собеседница, – с этим мужчиной рассталась. Его посадили за большую растрату. Мама говорила, что несколько раз ходила к нему на свидание в тюрьму. Но однажды охранник сообщил ей, что мужа также навещает какая-то девушка. И сказал время, в которое та приходит. В названный час мама и пришла, увидела ее и поняла, куда супруг потратил деньги. Больше она к нему не ходила, встретились в последний раз они только на бракоразводном процессе. Мама уже была с папой. А познакомились родители на танцах в Сокольниках, тогда мама работала на одной из московских строек маляром. Папа приходил встречать ее с работы, и подруги подтрунивали: «Смотри-ка, твой каланча опять ждет тебя…». Отец на самом деле был высоким и стройным. Мама же была невысокого роста, но веселой и бойкой, с живыми карими глазами».

Когда началась война, Лидии Николаевне было всего два годика, но она хорошо помнит светомаскировки, вой серен. «Если раздавался стук в окно, – вспоминает она, – все мы знали, что из нашего окна где-то виден свет и нужно поправить штору. Все военные годы мы прожили с мамой в Москве, никуда не эвакуировались. Она устроилась на хлебозавод, работать ей иногда приходилось сутками. И тогда кто-то ночью нам приносил кусок хлеба, это мама просила передать свою карточную норму. А в 1942 году пришло печальное известие – папа пропал без вести. Это по тем временам было двойное горе, ведь если приходила похоронка, то хоть пенсию платили по потере кормильца, а здесь ничего. Правда, в то время Саша жил у бабушки по маминой линии, но нас маленьких было у мамы на руках двое. Помню, как она много плакала, часто подолгу лежала на кровати, не могла ничего делать, за нами стали ухаживать соседи сверху. Соседка тетя Шура Колбасникова очень сопереживала нам, успокаивала маму, просила надеяться на то, что отец, может быть, жив. И вот чудо! Так оно и вышло! В 1943 году приехал папа. Как выяснилось, он был контужен и почти год находился в Киргизии, в госпитале. После короткого отпуска отец снова ушел на фронт. А в 1944 году у нас родился еще один братик – Боря. Когда мама была на работе, за нами продолжала присматривать тетя Шура. Когда она приходила, мы слезали с печки-голландки, сложенной папой, где грелись буквально сутками. Домой отец вернулся в 1945-м. Сколько же радости было! В следующем году я пошла в первый класс школы им. Зои Космодемьянской. А в начале 1947-го дядю Сережу – мужа тети Шуры – арестовали. Когда отец узнал об этом и собрался подняться к ним спросить, чем нужно помочь, мама встала перед ним на колени и умоляла не ходить ради детей. Знаете, страх какой в то время у людей был. Но отец спокойно отцепил ее руки и сказал: «Паня, они поддерживали тебя в очень трудные дни». И все-таки жизнь налаживалась. Папа продолжал работать в хозотделе НКВД. Но вскоре мы получили письмо от его родителей, их ограбили, и они просили отца как старшего сына переехать в Петровск и жить поблизости с ними. Так считал дедушка Петя, который меня очень баловал и любил, наверное, потому, что я была единственной девочкой в семье. Первый класс я заканчивала уже на новом месте, впечатление на меня произвела моя классная руководительница – Клавдия Петровна Курышева, спокойная, добрая, ласковая женщина и вместе с тем строгая как педагог. Глядя на нее, тогда я твердо решила, что буду учительницей. В Петровске, честно говоря, жили мы с бабушкой (матерью отца) не дружно, по приезду она нас сразу «отделила». И хотя мы, дети, никогда не дрались между собой, всячески помогали друг другу, и не хулиганили, по крайней мере, специально, бабушка нас всегда называла цыганским табором, собаками. Отец начал строить для нас дом. Купил в ближайшей деревне сруб, привез его в город. Все-все делал сам, и мебель. Сложил русскую печь. На ней мы с братьями и спали. Жизнь и там стала налаживаться. Мама в Петровске работала до самой пенсии, сначала помощником повара в столовой, потом там же посудомойкой. Папа устроился на завод «п/я» («почтовый ящик») столяром. Но вскоре стали давать о себе знать его ранения, он стал часто болеть. А тогда фронтовикам никаких льгот не было. В поликлинику папе нужно было ездить на другой конец города, автобусы туда не ходили. И ему пришлось сидеть дома, не получая даже пенсии. Он пытался хоть как-то заработать: делал кое-какую мебель – сундуки, табуретки, столы, комоды – и продавал. В то время это считалось спекуляцией, и его могли привлечь к ответственности. Однако обошлось. Мы помогали ему на тележке возить эту мебель на базар. Жили бедно, но всегда дружно. В 1955 году у нас родился братик Слава. В тот же год на семейном совете было решено, что я буду заканчивать десятилетку. Тогда с восьмого по десятый класс обучение в школе было платным. Я пошла в восьмой класс, но, благо, уже со следующего года обучение во всех классах стало бесплатным. К окончанию десятого класса желание стать учительницей не пропало…».

Студенчество

В 1958 году Лидия Николаевна, получив аттестат зрелости, поехала в Саратов, чтобы поступить в пединститут. Но по конкурсу не прошла, подвел немецкий язык. «Как же долго я плакала! Как жалко было пяти рублей, которые мама выделила мне на дорогу. Документы я отнесла в библиотечный техникум, туда меня приняли без экзаменов, но и без стипендии. Поехала домой, чтобы посоветоваться. Решили, что один семестр мне смогут помогать, а там видно будет. С мешком картошки я вернулась в Саратов. Помог случай. Перед началом занятий будущих студентов отправили на уборку урожая. На погрузке и разгрузке зерна удалось заработать. Это были первые в жизни самостоятельно заработанные деньги. Так приятно было купить на них подарки родным, а себе – тетради, ручки к учебе, даже новое платье. Немного осталось и для посещения саратовских театров. Разумеется, хватило только на билеты на галерке. Теперь, когда бываю в театрах в Петербурге или в Таллинне, обычно сижу в партере и часто, смотря вверх на молодежь, вспоминаю свои студенческие годы и желаю молодым людям поскорее спуститься с галерки», – улыбается женщина.

Студенческая жизнь была бурной. В Саратовском библиотечном техникуме была развита самодеятельность. Студенты ставили пьесы Островского и Чехова, на субботниках и воскресниках – строили мост через Волгу, который соединил Саратов и город Энгельс, строили и городской стадион.

Два года спустя Лидия Николаевна уже держала в руках диплом. «Нашим распределением занималось Управление культуры Саратова. Его начальник товарищ Никифорова заявила, что Мерлушкину (то есть меня) оставляем в области. А мне так хотелось посмотреть мир и помочь родителям доучить братьев. Предварительно из предложенного нам списка я уже выбрала Магаданскую область. Подруги уверяли, что направление туда мне не дадут. Я поспорила на подарочный комплект духов и одеколона «Поздравляю!»… Пришлось девчонкам бежать и покупать мне его за пять рублей».

Начало самостоятельной жизни. Магадан

Лидия Николаевна рассказывает, что родители были против ее выбора, уж очень далеко собралась она ехать: «Мама усиленно пыталась выдать меня замуж в Петровске, папа молчал. Только дедушка Петя сделал мне подарок – отрез на платье – и благословил на работу в дальнем краю. Но пока я была в пути, дедушка умер. Как доехать до Магадана я и не знала. Не помогли мне и в железнодорожной кассе Петровска. Опять сработал случай. Мама, на работе убирая со столов посуду, услышала разговор двух мужчин о Магадане. Один из них оказался оттуда. Он объяснил, что надо брать билет на поезд до города Находки, потом плыть пароходом. Дал адрес своей семьи в Магадане, чтобы мне было, где остановиться. Согласитесь, что сегодня такое – что-то из области фантастики. А тогда подобное было в порядке вещей. Поездом от Москвы до Находки я ехала девять суток. В дороге познакомилась с семьей бывших репрессированных, возвращавшихся из отпуска в Магадан. Тетя Маша была из поволжских немцев, дядя Леня был арестован только потому, что во время войны попал в плен. С супругами ехали две дочери-школьницы, это был их первый отпуск после реабилитации. Тетя Маша и дядя Леня меня всячески опекали все эти девять суток, а в Находке меня вместе с их детьми устроили в комнате матери и ребенка, где мы пять суток ждали парохода на Магадан. Дядя Лена все это время перебивался на вокзале, занимался нашими билетами. На пароходе «Колыма» мы плыли трое суток. Попали в шторм, а когда море успокоилось, не раз видели игру касаток. На меня качка вообще не действовала, мне очень нравилось плыть по Охотскому морю, да и команда парохода была очень внимательна к пассажирам. В одной каюте с нами был пожилой человек, узнав, что я впервые еду в Магадан, он дал мне на всякий случай номер своего телефона (опять же, разве может быть такое в наши дни?). Рано утром 30 августа 1960 года наш пароход вошел в бухту Нагаева. Сойдя на берег, на улице Ленина я нашла дом, где жила семья Александра Васильевича Волкова – мужчины, который в Петровске дал маме свой адрес. Позвонила. За дверью поинтересовались, кто я такая. Ответила, что Лида из Петровска. Дверь сразу же отворила миловидная женщина со словами: «Если из Петровска, значит, родня». Так я познакомилась с тетей Верой. Все последующие, проведенные на Севере годы (а их было 27) я и затем моя семья общались с семьей Волковых. Тетя Вера стала мне второй мамой, а если бы не Александр Васильевич, я и не стала бы получать высшее образование. Тетя Вера встретила меня вкусным завтраком, а потом проводила до Управления культуры области. Там меня принял заместитель начальника отдела кадров. Мне дали список районов, в которые нужны были заведующие библиотеками. Я выбрала первую по алфавитному порядку. Это была Анюйская библиотека Восточно-Тундрового района (позже он был переименован в район Билибинский). Заместитель начальника управления очень душевно со мной разговаривал, по-отечески советовал: «Работа будет с людьми, надо быть очень выдержанной, внимательной, вести себя скромно. Ты – молодая и симпатичная девушка, будет много поклонников. Будь серьезною – ведь будешь на виду». Мне выписали подъемные и проездные до Анюйска. На другой день я на «ИЛ-14» улетела в Нижние Кресты (ныне аэропорт Черский). Там ждала трое суток, потом на самолете «АН-2» приземлилась на поплавках на реке Анюй, где и стоит Анюйск. Был субботний вечер, но весть о том, что прибыла новая заведующая библиотекой, разлетелась быстро. Директор Дома культуры взяла меня к себе ночевать. В понедельник после знакомства с начальником тамошнего отдела культуры я приступила к рабочим обязанностям. Библиотека располагалась в небольшом домике с печным отоплением, в своем фонде имела 15 тысяч книг, туда выписывалось много журналов. До меня обязанности заведующей выполняла якутка Аня, окончившая культпросветучилище. Мы сразу подружились и нам на двоих выделили маленький домик для жилья, в котором только и поместились две кровати, а между ними маленький столик, да еще кухонный стол возле плиты. Вместе с северным коэффициентом мне установили зарплату в 360 рублей, из них сто я ежемесячно высылала родителям. Стала обживаться на новом месте, в поселке было две тысячи жителей, в основном – эвенки. Люди занимались оленеводством или обслуживали оленеводов. Был в Анюйске детский сад-комбинат и школа-интернат, где дети эвенок проживали постоянно. Райком комсомола поручил мне проводить в школе по вечерам беседы с детьми, устраивать для них игры и различные мероприятия. Детишки много читали на русском языке, хотя им преподавали и эвенский, а в библиотеке были книги на обоих языках. К нам в библиотеку приходили врачи, учителя, люди, работающие в торговле, простые рабочие. Почти у каждого была сложная, но интересная жизнь. Признаться, от посетителей Анюйской библиотеки я впервые услышала имена Анны Ахматовой, Марины Цветаевой, Бориса Пастернака. Сборник стихов Ахматовой мне дали почитать бывшие офицеры Белой армии. Они были сосланы на Чукотку пожизненно».

Лидия Николаевна, а расскажите, как же вы познакомились с вашим супругом, – прошу я. «О, это была история с юмором, – смеется моя собеседница. – Прошло совсем немного времени с того дня, как я приступила к работе. И однажды Аня мне сообщила, что приходил молодой человек, просил его записать, но при нем не было паспорта. Она его естественно не записала, посетитель возмущался. Я же поступок коллеги одобрила. Прошло еще несколько дней. Как всегда по воскресеньям в нашем Доме культуры были танцы, Аня пойти не смогла, и я отправилась одна. Высокий, черноволосый с седой прядью, но молодой человек пригласил меня потанцевать. Во время танца спросил: «Почему вы не знаете жителей и при записи в библиотеку требуете паспорт?». Я поняла, что это он и приходил и в шутку, но очень спокойным и серьезным голосом ответила ему, мол, мы – девушки молодые, незамужние, и нам важно знать, есть у мужчин в паспорте штамп о браке или нет. Такого ответа он явно не ожидал, не знал, что сказать. А я уже влюбилась в него. Но виду, конечно, старалась не показывать. От его частых предложений в кино или на танцы не отказывалась. И, тем не менее, была в сомнении – встречаться с ним или нет? Видимо, так глубоко в мою голову засели наставления, данные мне в Магадане. Мурат старше меня на год, по национальности он – ногаец, родился в Кабардино-Балкарии под городом Прохладный (название этому городу дала Екатерина II). Отец Мурата по имени Бей-Мурза был потомком княжеского рода, знал арабский, русский и ногайский языки, в Великую Отечественную войну воевал на фронте. В 1947 году по доносу был репрессирован, отбывал срок на урановых рудниках Петрозаводска, через десять лет вернулся на конский хутор под Кисловодском. Туда же переехали его жена, две дочери и Мурат. В армию его не взяли: как-то объезжая молодых лошадей Мурат сломал руку, да еще перенес операцию аппендицита с осложнением (поручили зашить практиканту, а тот оставил внутри салфетку). Поправившись, он решил ехать к сестре на Чукотку (она после окончания сельскохозяйственного техника сюда, в Анюйск, уехала работать зоотехником по распределению). Так как у Мурата были окончены водительские курсы, с ним заключили срочный рабочий договор. До нашего знакомства он в Анюйске жил уже год. Потом признался, что приметил меня, но не знал, как подойти познакомиться. В библиотеку он и шел с этой целью, но там оказалась Аня. 29 апреля 1961 года мы зарегистрировались в Анюйском ЗАГСе, а 1 мая в библиотеке играли нашу комсомольскую свадьбу, тогда это было модно. Жить стали в отдельной комнатке в бараке, потом нам дали двухкомнатную квартиру в четырехквартирном доме у озера Соболёк. Ни печное отопление, ни вода, которую приходилось носить ведрами морозными зимами, – ничто нас тогда не пугало. Через год у нас появилась доченька Светочка, а в праздничный день – 7 ноября 1967 года – родился сын. Отец Мурата в телеграмме просил назвать его Сергей-Шахмурат. Это был долгожданный ребенок: после рождения дочки, работая в промозглых условиях, я простудилась и детей иметь не могла, но вылечили. За год до рождения сына я поступила заочно на отделение Восточно-Сибирского института культуры в Улан-Удэ. На сессии приходилось ездить беременной, потом с шестимесячным сыном. Спасибо мужу! Благодаря ему, я закончила институт».

По вашему рассказу чувствуется, что жизнь в Анюйске была не так и плоха, почему же вы уехали в Магадан? – спрашиваю у Лидии Николаевны. «Наши дети росли, и мы должны были думать об их будущем, – объясняет она. – Поэтому и решили перебраться в столицу Колымского края. В 1971 году мы это осуществили. Сначала, в мае, переехал Мурат, устроился на работу водителем в трест «Северовостоксантехмонтаж». Когда там, в отделе кадров, узнали, что я – библиотекарь, предложили для начала место воспитателя в рабочем общежитии треста и пообещали в нем же сразу дать комнату, одновременно поставили в очередь на квартиру. Через месяц вся наша семья оказалась в Магадане. Через два года мы получили там двухкомнатную квартиру, а я смогла вернуться на любимую работу – в библиотеку. В общежитии-то контингент был особый, случалось разное, а у меня было двое детей и мне было спокойнее на своем месте. Жизнь в Магадане у нас была очень насыщенная. Мы посещали тамошний театр, смотрели все его представления и для детей, и для взрослых, ходили на концерты приезжих артистов, на каток, в бассейн, катались на лыжах по Снежной долине, летом устраивали турпоходы по сопкам, увлекались рыбалкой. Появились новые друзья, но мы не забывали и старых».

Переезд в Силламяэ

А почему из Магадана решили уехать? Ведь вы, как я понимаю, не были нацелены именно на жизнь в Силламяэ? – продолжаю «допрашивать» Лидию Николаевну. «Дело в том, – отвечает она, – что все магаданцы в то время ближе к выходу на пенсию искали обмен в центральных районах страны. Многие северяне строили кооперативы на юге, но мы не хотели ехать туда, где очень тепло, потому что уже были наслышаны о случаях летального исхода: когда люди, много лет прожившие в северных краях, попросту не приживались в жарком климате. В «Магаданской правде» я увидела объявление: «Меняю Силламяэ в Эстонии на Магадан». Решили, что эстонский климат нам подойдет. Тем более, что с выходцами отсюда на Севере нам приходилось встречаться. Начальник отдела связи в Анюйске был эстонец, с мужем в тресте работал мужчина из Ахтме. Вот так мы и променяли северо-восток России на северо-восток Эстонии. В отпуске поехали в Силламяэ смотреть квартиру и город. Был август, Силламяэ нас встретил хорошо. С первых минут показался нам уютным и тихим, и мы не ошиблись. В 1987 году мы расстались с Магаданом и приехали сюда. Правда, тут нам предложили только двухкомнатную хрущевку, в Магадане мы имели шикарную трехкомнатную квартиру ленинградской планировки. Ну да ничего. Здесь я, устроившись библиотекарем, неоднократно пыталась учить эстонский язык, ведь нужно хоть немного знать язык страны, в которой живешь и работаешь. Пошла на курсы при библиотеке города, они были платными. Я сидела и смотрела на преподавателя как баран на новые ворота. Пошла на курсы во второй раз. Уже понимала, о чем меня спрашивают. Когда окончила курсы в третий раз, могла рассказать о своей семье, о работе, о городе, в котором живу. Получила категорию «А», дававшую право работать уборщицей (улыбается). Языком я свободно не владею, но в эстонской компании понимаю, о чем идет речь. Если дадут команду «Пошла вон!» – уйду, прежде чем успеют ее перевести (смеется). В Силламяэ к нам приезжали все родственники и друзья, мы на машине вместе с ними совершали путешествия по Эстонии, всем здесь очень нравилось. Уезжали с эстонскими покупками и подарками. В советское время снабжение в Силламяэ было великолепное. Было все, в том числе и редкие издания книг. Когда же начался распад СССР, мы, признаюсь, запереживали-заволновались, думали собирать чемоданы. Но куда в наши годы мы могли уехать? Сын и дочь обосновались в жарком для нас Оренбурге. А здесь жизнь оставались тихой и мирной. Никто не гнал нас из Эстонии. Правда, первые три года после отделения страны было тяжело в материальном плане. Автобаза, на которой работал муж, относилась к силламяэскому сланцехимическому заводу, завод стали приватизировать и распродавать по цехам. Кто-то выкупил и автобазу. Из вырученных от продажи денег зарплату рабочим выдавали по 200 крон в месяц. Моя пенсия полностью уходила на квартплату, коммунальные услуги, а на эти 200 крон мы жили. Так продолжалось два года. В тот период нас буквально спасал дачный участок, собственными заготовками мы даже снабжали сына-студента, который учился в Минской политехнической академии Потом все нормализовалось. Наши внуки каждое лето проводили в Эстонии, приезжают и сейчас. Мы их возили в разные уголки страны. Они побывали на праздниках в Тойла, на Певческом празднике в Таллинне, на Дне викингов в Пярну, им очень понравилось в Тарту, в Ботаническом саду и в Музее игрушек. Не верится, но в Силламяэ пролетело уже 22 года нашей с Муратом жизни. Прямо как в песне поется: «а годы летят, наши годы, как птицы, летят…». Но главное, мы еще не списываем себя со счетов, душа-то наша остается молодой. А годы… Пусть у всех людей они летят как можно дольше…».

Записала Наталья КОЛОБОВА

Фото из личного архива Л.Н. Джембулатовой: Лидия и Мурат Джембулатовы

Инфопресс №47