Настоящая любовь

Листаю пожелтевшие страницы школьной тетради моей бабушки - Татьяны Васильевны Ершовой. Это удивительная история любви, преодолевшая многие преграды, в том числе и жестокие испытания войны. Несколько лет назад я записала ее со слов бабушки. Тогда этот рассказ потряс меня, и до сих пор, спустя годы, кажется мне необыкновенным.

Мечты разбила война
Июнь 1941-го года. Мне 19 лет. Я приехала домой в деревню Бондарево Смоленской области в отпуск из деревни Соболево, где уже два года работала учительницей начальных классов. Я отдыхала, мечтала... И вдруг в воскресенье, 22 июня, пришла страшная весть – началась война! Фашистская Германия напала на Советский Союз. У всех был один вопрос: «Надолго ли этот кошмар?». Обещали, что через три месяца все закончится, только народу, всем вместе и каждому, нужно приложить все силы, чтобы победить врага.
Тем не менее, люди были подавлены. Не было семьи, которая не провожала бы на фронт кого-то из своих родных. А в начале июля уже чувствовалось, что приближается что-то страшное, так как советские солдаты ночью по лесам пробирались с фронта – кто домой, а кто просто убегал от войны. Шли такие солдаты и через нашу деревню. И все говорили нам, что скоро сюда придут немцы из Белоруссии. И действительно, в последних числах июля по шоссе загрохотали немецкие танки, их было слышно, хотя деревня наша находилась от дороги почти в 70-ти километрах. Немцы заняли районный центр, и мы оказались в тылу врага.
Начальство тайно собрало комсомольцев и предложило нам идти в партизанские отряды, которые организовывало руководство райкома партии. Один из партизанских отрядов расположился недалеко от нашей деревни – в лесу, в болотистых местах. Мне и моей подруге Ирме было поручено сходить в районный центр и договориться с нашими знакомыми о наблюдении за немцами, чтобы сообщать потом партизанам. В округе во всех деревнях уже хозяйничали немцы. Они назначали старост, вербовали полицейских, собранный урожай приказали возить в районный центр на свои склады. Везде расклеивались листовки на русском языке о том, что немцы уже взяли Москву и приближаются к Уралу. Это была немецкая пропаганда и запугивание людей – враг хотел, чтобы советский человек поверил в то, что немец на его землю пришел навсегда. В партизанском отряде был детекторный приемник, партизаны слушали Москву и знали всю правду о боевых действиях. Таким образом, и мы узнавали и сообщали людям правду.
Но в деревне были всякие люди, были и такие, кто ненавидел советскую власть и мог в любую минуту нас с Ирмой предать, что означало неминуемый расстрел, или могли повесить на воротах своего дома. Но нас Господь уберег, а вот девушек из соседней деревни продали немцам соседи же, и их расстреляли на глазах всех односельчан.
Полгода мы передавали сведения партизанам, благодаря чему ими было уничтожено много немцев. Мы с Ирмой гордились тем, что наша работа – тоже частица победы. В январе 1942-го пришла Красная Армия и всех, кто сотрудничал с немцами, расстреляли. А ведь люди не могли отказаться работать, кто-то должен был руководить деревнями. Карали и за то, что выжили при немецкой оккупации. Мы, молодые, этого не могли понять.
Весной сразу после освобождения всю молодежь, кому исполнилось 18 лет, через военкомат мобилизовали на работу – рыть противотанковые рвы, чтобы на случай второй оккупации немецкие танки не смогли пройти в райцентр Усвяты. Рвы высотой в пять метров при глинистой почве рыть было трудно, приходилось бросать лопатой глину вверх. Это, конечно, не женская работа, и некоторые девушки стали инвалидами – не смогли потом рожать детей. Мы работали вместе с сестрой Машей и помогали друг другу.
Так проработали все лето от рассвета дотемна за 35 километров от дома. Раз в две недели нас возили на грузовиках домой помыться и переодеться. А каждый день над нами летали немецкие самолеты и разбрасывали листовки со словами: «Девочки – дамочки! Не ройте ямочки, не пойдут здесь наши таночки!». А иногда случалось, что и пулеметная очередь строчила над головами. Мы всегда, как слышали гул самолетов, ложились на дно рва, где было безопасно. По крайней мере, я не помню, чтобы кто-то из скрывавшихся во рву погиб от пуль. А в октябре немецкие войска снова заняли наш район, уже зайдя с другой стороны, минуя рвы, которые мы вырыли ценой собственного здоровья. Домой путь был отрезан немцами, вернуться было невозможно. Мы с сестрой вынуждены были пробираться в тыл, подальше от войны. Надо было добраться до узловой станции Старая Торопа, а это 200 километров пути. Нам повезло, нас взяли в кабину грузовой машины из интендантской части, на которой доставляли продукты на передовую линию фронта. Ночью ехали, а днем бомбили немецкие бомбардировщики, и ехать было нельзя. Так мы доехали до Старой Торопы, и шофер-фронтовик, видя, что мы без средств к существованию – без хлеба, денег, вещей, – пошел куда-то и принес нам одну буханку хлеба, довез до вокзала и тепло простился с нами, пожелав счастливой дороги. Воистину свет не без добрых людей. На станции мы пробыли трое суток, но так и не смогли выехать глубже в тыл. Каждый день бомбежки, суета, крики, раненые, а то и убитые.
В такой суматохе мы встретили на вокзале Старой Торопы раненую в руку девушку Аню из партизанского отряда, которая пробиралась в Кемеровскую область, в тыл, к сестре. Она предложила нам поехать с ней. Теперь мы уже втроем убегали от бомбежек и прятались. И вот комендант, пожилой мужчина, посоветовал нам идти по железной дороге в тыл, заверяя, что, пройдя километров пятьдесят, на каком-нибудь полустанке мы сможем сесть на «товарняк» и добраться до станции Бологое, через которую идут поезда в разные стороны. И мы пошли по шпалам. Шли день, вечером попросились в какой-то деревне переночевать. Нас пустили и даже накормили картошкой в мундире. А у нас был хлеб, у Ани тоже кое-что было. Еще день прошли по шпалам, а поздно вечером дошли до какого-то полустанка, где дежурила в маленькой будке стрелочница. Она сказала, что через два часа пройдет эшелон с военными. Здесь обязательно будет пятиминутная остановка. «Очень просите, – посоветовала она, – может быть, вас возьму до Бологого, это 300 километров отсюда».

Судьбоносная встреча
В полночь действительно прибыл эшелон с военными, и стрелочница нам сказала, в каком вагоне их начальник. Мы подошли к товарному вагону, раздвинулись его двери и вышел военный, к которому мы обратились с просьбой довезти нас до станции Бологое. Объяснили, кто мы и почему здесь. Он нам ответил, что гражданских лиц в военном вагоне перевозить запрещено, и закрыл дверь. А рядом, в открытой двери другого вагона, стояли двое военных, они слышали и видели, что нас не взяли. Когда поезд медленно тронулся, они за руки втащили нас в вагон. Познакомились. Оказалось, что один из них почти наш земляк - Алексей Ершов из Калининской области. А мы из Смоленской. Значит, соседи.
Нас накормили, усадили к теплушке. Мария и Анна заснули, привалившись друг к другу, а мы сидели с Ершовым и всю ночь разговаривали. Он ехал с Северо-Западного фронта в Вышний Волочок на курсы повышения офицерского звания. Незаметно в разговорах пролетело время и ранним утром мы прибыли на станцию Бологое. Нам уже не хотелось расставаться. Мы были молоды, мне – 20, Алексею – 22 года. Договорились, что будем переписываться. Но ни он не знал, какая у него будет полевая почта, ни я не знала, где остановлюсь. Однако выход нашелся – я дала Алексею адрес своей подруги Лены, которая училась в ФЗУ в Горьковской области. Я была уверена, что Алексей меня искать не будет. И останется только в воспоминании мимолетное дорожное знакомство. Прощаясь, он зашел в участок железнодорожной милиции, похлопотал, чтобы нас устроили в эшелон эвакуированных, представив землячками и даже родственницами. И ему, как фронтовику, отказать не посмели. Милиционер отвел нас на товарную станцию и определил в эшелон эвакуированных ленинградцев. Я с благодарностью вспоминаю этот поступок Алексея, иначе мы бы не уехали.
В вагоне было много народа, но в отличие от нас они ехали с продуктами и вещами, ехали семьями на Алтай. Пассажиры на печке-железке варили очищенный картофель, а мы просили их не выбрасывать очистки, которые потом мыли в снегу и варили без соли в железных банках из-под консервов, чем и спасались от голода.
В товарном вагоне царила антисанитария, воды не было, туалетов тоже. На больших станциях поезд останавливался в тупике и тогда все выбегали, чтобы стряхнуть с вещей вшей, а их столько было, что, казалось, они ползали и по снегу. Люди болели тифом, и каждый день утром выносили на платформу умерших. Из нас троих тифом переболела Маша. У нее была высокая температура, она буквально «горела», и пять дней была без сознания, а потом сама пошла на поправку безо всяких лекарств. Одна женщина ехала с дочерьми нашего возраста, больными тифом. Через две недели они умерли, и мать отдала нам их куртки, ботинки, пальто и кое-что из белья. Эти вещи спасали нас от 45-градусного мороза в Сибири.
Так мы доехали до Новосибирска, оттуда добрались и до Кемерово. Я устроилась работать в школу учительницей, Мария – счетоводом. Выделили нам хлебные карточки, но все же жить было голодно. Зарплаты хватало, чтобы купить хлеб да сахар. Мария получала 140 рублей, а я – 190. Когда устроилась в Кемерово, связалась с Леной, от нее узнала, что Алексей Ершов уже два письма прислал мне, значит, на уме у него что-то серьезное…
Алексей к тому времени уже окончил курсы в Волочке и был направлен в звании старшего лейтенанта на Северо-Западный фронт. Шел февраль 1943 года. А к 8-му марта я получила в подарок от него 300 рублей. Потом он каждый месяц высылал мне деньги. У нас завязалась такая теплая переписка, что я уже не мыслила жизни без этих треугольников. Мы поддерживали друг друга теплыми словами и надеждой встретиться после войны, каждое письмо заканчивая словами «До свидания! Целую много раз».
Ближе к зиме, в ноябре 1944-го, меня, как секретаря комсомольской организации, вызвали в горком комсомола на семинар. Я рано вышла, надо было переплывать через реку Томь на пароме. Но паром сломался у берега, и я, сняв обувь, босиком, проламывая тонкий ледок, прошла к берегу метров тридцать. Ноги, кажется, как в огне горели, я надела ботинки и побежала бегом десять километров на семинар. По возвращении домой, ночью проснулась и не почувствовала своего тела: не могла пошевелить ни ногами, ни руками. Я закричала. Проснулась рядом спящая Мария, и я сказала ей, что меня парализовало. Она побежала за помощью. Нашли большую ванну, нагрели камни, и начали меня растирать, греть, чем могли и как могли. Родители моих учеников каждый день поочередно возили меня в баню, парили, поили чаем и привозили в школу, при которой я и жила на квартире, а утром подруги вели в класс работать. Недели через две мне стало лучше, только ноги не двигались в коленках, и я ходила как на ходулях, а руки в локтях еще плохо работали.
К весне 1945 года мое здоровье поправилось, но острый суставный ревматизм дал осложнения на сердце. Рентген показал – расширен левый желудочек сердца. С этим пороком я живу до сих пор.
Алексею о том, что со мной случилось, я не писала. Думала, если останусь парализованной, то напишу, что вышла замуж. Пусть лучше считает меня предательницей, чем будет жалеть – так думала я тогда. Но все, к счастью, обошлось. У меня с собой была маленькая иконка, которую мне подарила бабушка. Я ее всегда носила при себе. Будучи парализованной, молилась и просила Господа дать мне здоровья и плакала. Но никто об этом не знал. А если бы узнали, то могли бы посадить на десять лет, снять с работы, выгнать из комсомола. Вот тогда я и поверила, что есть Всевышний, который всегда поможет, и никто меня в этом до сего дня не разубедил.

Новый поворот жизни
В 1945 году наша переписка с Алексеем стала еще интенсивнее. Каждый день я получала письма от него, но уже из Германии. Там он находился в группе Советских войск при военных комендатурах в городах Магдебурге и Бад-Либерверге до демобилизации в 1947 году.
Алексей намеревался выслать мне вызов для получения пропуска в Германию. Пока мы собирали документы, наступила осень. Начался учебный год, стали возвращаться фронтовики. Они знакомились, шутили, танцевали, но я всем объясняла, что у меня есть жених, и скоро я уеду к нему в Германию. Это знали все мои знакомые, родители моих учеников, это не было секретом ни для кого. Но один парень, Николай, был особенно настойчив, не хотел ничего слышать о моем женихе, и провожая меня, всегда предлагал руку и сердце. Я дружила с его двоюродной сестрой Люсей, которая работала на почте телефонисткой. Когда она приглашала меня к себе в гости, то там обязательно был и Николай.
Вдруг с октября 1945 года я перестала получать письма от Алеши. Последнее письмо было в середине октября, в котором он сообщал, что в ноябре вышлет мне вызов для проезда в Германию. «Жди!» – написал он. Об этом я рассказала Люсе, но ее ответ был очень странным: «Знаешь, такие ценные письма теряются…». Я тогда не придала значения ее словам, а зря… И действительно, мой Алеша как пропал. Ноябрь – ни слова, декабрь – ни строчки. В это время Николай стал все настойчивее. Мне стали говорить: «О чем ты думаешь, ведь можешь потерять такого жениха, который тут вырос, и родители его здесь, они тебя знают и уважают, а тот, в Германии, может, уже женился. Ведь два месяца, как писем нет, и обещанный вызов не шлет, значит, что-то не так…». Я написала Алексею, чтобы он честно объяснил все, и если женился, то я не обижусь, только хочу знать правду. Но ответа я опять не получила. Так прошел и февраль 1946 года, и я сдалась.
23 февраля 1946-го мы с Николаем зарегистрировались в сельсовете, и я стала Ляпустиной, хотя Николая совсем не любила. У меня всегда перед глазами был мой любимый Алеша. На следующий день я чувствовала себя такой несчастной, мне так хотелось плакать, но я боялась, что муж рассердится. Пошли в гости к его другу Арсену, он женился два месяца назад. Они с женой такие счастливые, а я еле слезы сдерживаю. Арсен с Аней заметили, что со мной что-то происходит, но виду не подали, а Николай по дороге домой залепил мне такую оплеуху, что у меня неделю в ушах звенело. Тогда я поняла, что значит жить с нелюбимым человеком.
На другой день я шла с работы мимо почты и Люся позвала меня зайти, при этом вручив мне два письма, оба от Алеши. Одно из них казенное – конверт с красной полоской с угла на угол. Я не пошла домой, а вернулась в школу, чтобы прочитать письма. В одном письме был вызов в Германию. Ни раньше, ни позже, а сразу после свадьбы. Второе письмо еще больше удивило меня: в нем Алеша просил вернуть вызов, так как мне он больше не нужен в связи с моим замужеством. Что такое? Как он мог узнать, что я вышла замуж, ведь прошло всего два дня? Я ничего не могла понять…
Пошла к завучу и сказала, что поеду в Германию и объясню все Алексею. Но она меня отрезвила: «Куда ты поедешь? Ведь вызов пришел на Шашкову, а ты теперь Ляпустина. Опомнись! Потерпи немного, может, и полюбишь Николая». Вот так я и осталась, зашила вызов под подкладку пальто и никому не говорила об этом. Конечно, я возненавидела Николая, чувствуя, что они с Люсей что-то скрывали от меня, но до истины не дошла.
А муж стал вечерами допоздна засиживаться за бутылкой с друзьями, а ночью, придя домой, издевался надо мной. Я не смела даже громко выдохнуть, ведь в комнате рядом жили свекор и свекровь. Свекровь меня не любила за то, что я не принесла с собой никакого приданого. У меня только два платья были, и те перешитые из старого.
Так прошел год. Летом 1947-го мы с родителями мужа переехали на Донбасс в город Макеевку. Но там жить было голоднее, чем в Сибири. Я работала в школе и все мечтала уехать от мужа. Написала маме в Смоленскую область, что хочу вернуться домой, но она жила у своих сестер, так как наш дом был разрушен в войну. И все же я решилась уехать, но муж поехал со мной. Он все время грозил мне: «Если сбежишь от меня, я тебя из-под земли достану и убью». И некому было пожаловаться, да и огласке предавать было неудобно. Терпи, живи и делай вид, что все хорошо.
Приехали к маме, а у них тоже голодно. Что делать? Стали кое-что продавать из одежды, которую Николай привез из Германии. В основном меняли на продукты. А с 1 сентября 1947 года устроились работать в школу: я – учительницей начальных классов, а мужа взяли военруком и учителем физкультуры в старших классах. Продукты покупали по карточкам, да у мамы в огороде кое-что выросло, жизнь наладилась. Жили у тети, в одной комнате – пять человек. А в июне 1948-го у меня родилась дочь, назвали Светланой. Вот тогда я стала счастлива, стало ради кого жить. Муж тоже полюбил дочь – и это нас сближало.
В 1950 году, когда дочери исполнилось два года, моя сестра, которая жила в Кемерово, стала звать нас обратно в Сибирь. По возвращении туда мы устроились жить и работать в Кемеровской области в деревне Креково. Я – учительницей, как всегда, муж – заместителем председателя колхоза. Пять лет там жили и работали, и мой муж показал свое настоящее лицо – в каждой бригаде у него была подруга. А я сгорала от стыда и всем, кто меня спрашивал, говорила, что это неправда. А в душе радовалась, что может, какая вдовушка совсем его завлечет. Но нет, не избавилась я от него. Написала сестре в Кемерово, что приеду со Светланой к ним, хочу развестись с Николаем. Она узнала в гороно, что меня возьмут в школу, в начальные классы. И когда муж был в командировке, я собрала вещи и уехала.
Почти следом приехал муж, учинил скандал, и остался жить с нами. Жизнь продолжалась, хотя была нерадостной.
В 1960 году нам дали однокомнатную квартиру со всеми удобствами в центре Кемерово. С мужем мы жили как чужие. И эта отчужденность была заметна даже дочери. Я все свои силы отдавала работе, в коллективе пользовалась уважением, вступила в партию, получила повышение – стала завучем начальной школы. Старалась читать новинки и применять на практике в школьных делах. Проводили открытые уроки на городском уровне, и школа стала известна как одна из лучших.

От судьбы не убежать, не скрыться
В 1964 году меня назначили директором школы, работы прибавилось. А в 1967-м я получила от сестры со своей родины весточку, где она сообщила, что получила письмо от какого-то Ершова Алексея. Письмо от него шло очень долго, так как адрес был неточный – только область и деревня указаны были правильно. Алексей писал сестре, что очень хочет знать, как у меня сложилась жизнь. О себе писал, что его семья распалась, живет он в Эстонии, в городе Силламяэ, работает на швейной фабрике. Лена дала ему мой адрес и телефон в школе.
Мои мысли вновь были только о нем. Так хотелось встретиться и узнать, наконец, что случилось, почему мы не смогли осуществить свои юношеские мечты. Я ждала от него письма. И вдруг… Сижу в кабинете, раздается телефонный звонок, беру трубку… и узнаю такой знакомый и родной голос, как будто не минуло четверти века. Сначала разговор не клеился, но когда он спросил – счастлива ли я, и почему не дождалась вызова, я онемела. Хотела бросить трубку и не разговаривать, но потом собралась с духом и выслушала его объяснения. В ноябре 1946 года он выслал из Германии мне вызов и просил, чтобы я подготовила все необходимые документы. В декабре он намерен был взять отпуск, приехать за мной, чтобы, зарегистрировавшись в Кемерово, получить пропуск на выезд в Германию уже на фамилию Ершова. И когда 25 декабря он прилетел из Германии в Москву и остановился у друга, сразу дал телеграмму на мое имя: «Таня, я в Москве, 29.12 или 30.12 буду у тебя». А 26 декабря получил ответ: «Леша, не выезжай, я вышла замуж. Таня». Когда Алексей это сказал, я закричала, что это неправда. Я никаких писем не получила, и вышла замуж только 23 февраля! Теперь он в недоумении замолчал. Как могло все это случиться, я сразу поняла – это были проделки Николая и Люси. Какая подлость! Я не могла больше говорить, и мы условились, что он напишет письмо, в котором все подробно объяснит, и я тоже. Но в одном мы были уверены – нам необходимо встретиться. А я после этого не могла жить дома и встречаться с человеком, который для меня стал уже врагом.

Долгожданное воссоединение
В переписке мы с Алексеем решили, что летом я вместе с дочерью поеду в отпуск в Ленинград – там и встретимся. Алексей писал, что он на три месяца направлен военкоматом на переподготовку среднего офицерского состава в Военную академию города Ленинграда, что в Красном селе.
Мне было уже 45 лет, но я как 20-летняя девчонка порхала, даже учителя заметили во мне эту перемену. Никому о разговоре с Алексеем я не говорила, только своей хорошей подруге. 2 июля мы с дочерью из Кемерово уехали в Ленинград. Как оказалось, уехали навсегда.
В Ленинград мы приехали 5 июля и на следующий день встретились с Алексеем, после 25 лет разлуки... Всю ночь мы говорили, говорили и плакали. Как же могло все так случиться и как теперь быть… Договорились с Алексеем, что через месяц он закончит переподготовку в академии, получит звание майора запаса, а с 1 августа возьмет отпуск и приедет за мной в деревню, что в Псковской области, куда мы с дочерью уехали навестить мою маму. Я написала в гороно Кемерово заявление об увольнении и попросила прислать трудовую книжку в Эстонию. Алексей действительно приехал в деревню за мной и за моей дочерью. Неделю мы жили у мамы, потом поехали в Силламяэ.
Прибыли ранним утром, шли с вокзала центральной улицей и подошли к Дому культуры, к лестнице, спускающейся к морю. Такой красоты я не видела за все свои 45 лет. Со слезами умиления смотрела на искрящееся в утренних лучах море, утопающие в зелени уютные улочки… А потом мы пошли в наш дом. Свершилось то, что должно было случиться еще в 1946 году.
На следующий день я пошла в горком партии, чтобы представиться. Мне сказали, что беспокоиться не о чем, у Ершовых семья распалась, и не вы виноваты в этом. Меня приняли на работу, хотя пока и без документов. И вот с 15 августа 1967 года я приступила к работе в силламяэской школе №3. Все устроилось хорошо, но за документами все-таки пришлось в конце августа поехать. Прилетев в Кемерово, я собрала в школе всех учителей, сказала о причине своего отъезда, попрощалась. Коллектив был дружный, жалко было расставаться.
7 сентября 1967 года начался мой первый учебный год в Эстонии в третьей силламяэской школе с четвертым классом. Это был выпускной класс. До выхода на пенсию в 1977 году я выпустила три класса по 40 учеников, всего 120 учащихся.
Ну, а как же в личной жизни? Мирно, спокойно, без упреков и скандалов. Счастье ли это? Наверно, да. Счастье, которое прошло такое горнило испытаний. На долю каждого из нас выпала своя дорога, были свои семьи, но наши пути снова сошлись. У меня была – дочь, а у Алексея – трое детей. Ему поначалу было трудно. Дочь была со мной, а его дети – вдали. Но время поставило все на свои места, дети с отцом переписываются и ко мне доброжелательны и приветливы, дочь мою считают своей сестрой. У всех благополучные семьи, отчего у отца на душе спокойно, а значит, и у меня.
Настало время больше заботиться друг о друге, беречь оставшееся здоровье. У Алексея атеросклероз сосудов нижних конечностей и он не может много ходить, прогуливается в основном около дома, и то с отдышкой. Высокое давление и хронический бронхит. А я пока себя чувствую нормально. Не один десяток лет хожу по «тропе здоровья» и стараюсь не только любоваться природой, но и не дать памяти «засохнуть» – регулярно учу стихи, особенно люблю христианских поэтов. В движении стихи запоминаются особенно хорошо, проникаешься ими и отвлекаешься от тяжелых повседневных дум…


P. S. 17 января Татьяна Васильевна отметила солидный юбилей – 90 лет. С Алексеем Алексеевичем вместе в Силламяэ они прожили 37 лет. К сожалению, он ушел из жизни почти пять лет назад – в августе 2007 года в возрасте 87-ми лет. Но любовь жива. Татьяна Васильевна и сегодня с нежностью говорит о любимом супруге и очень по нему скучает.
В своем преклонном возрасте Татьяна Васильевна находится в здравом уме, совершает пешие прогулки, учит стихи и сочиняет их сама. А радость в жизни продолжают приносить ее дочь и внучка, которая теперь живет и работает в Германии, но, несмотря на расстояния, бабушку не забывает. Да и с детьми Алексея Алексеевича, которые живут в России, Татьяна Васильевна продолжает поддерживать связь. А еще она уверена в том, что с Алексеем им еще суждено встретиться – теперь уже на небесах…
Редакция еженедельника «Инфопресс» поздравляет Татьяну Васильевну Ершову с 90-летием, желает ей здоровья, душевного спокойствия и больше радостных моментов!