Дети войны

- Родилась я 13 июля 1938 года, когда началась война, мне ещё не было трех лет. Воспоминания мои о военных годах не могут быть чёткими и конкретными, но первое, что приходит на память, - я взлетаю к потолку и сильные мужские руки ловят меня и снова подбрасывают, мимо пролетает электрическая лампочка без абажура, и так много раз. Возможно, и скорее всего, это был отец, которого я не помню. Мама говорила, что он участвовал в Финской войне, а потом, после небольшого перерыва, ушел на фронт и пропал без вести.

Нас у мамы осталось трое: брат - 1936 года рождения, я - 1938 года, и младший брат, родившийся в августе 1940 года. Мама работала на Косинской трикотажной фабрике, которая выпускала красивые шерстяные кофточки и джемпера, а с началом войны стали шить бельё для армии. Когда фабрика праздновала 100-летний юбилей, примерно в 1978 году, был открыт музей, небольшая комната с образцами продукции, и там было представлено бязевое бельё, в котором воевали наши солдаты.

Фабрика была переведена на военное положение. Наши мамы жили на фабрике, работали, сколько хватало сил, спали на нарах, которые сооружали тут же в цехах. Мы, дети, жили в детском саду, который был недалеко от фабрики, и изредка, почему-то всегда вечером, мама прибегала нас навещать. Когда фронт приблизился к Москве (наш посёлок Косино - теперь Москва - расположен на юго-востоке, т.е. позади Москвы и подальше от линии фронта), наш детский сад перевели в церковный подвал. Там были сделаны 2-этажные нары по стенам подвала, но были и кроватки. Брат, которому было уже 5 лет, вспоминал, что там бегали большие крысы, поэтому он спал на втором ярусе нар. Но я их не видела и не помню.

Зато я никогда не боялась мышей, и вот почему. Как-то я была дома, по-видимому, болела, так как днём лежала в постели. Мама дала мне кусочек хлеба. Вдруг возле печки появилась мышка, и долго сидела и смотрела на меня, скорее всего, её привлек запах хлеба, ведь не только мы голодали, и им было нечего есть. Помню, я заплакала и сказала маме, что мышка просит у меня хлеба.

В церковном подвале было холодно, ведь уже наступила осень. Наш маленький братик простудился, заболел воспалением лёгких, лечение, видимо, было неважным и в январе 1942 года он умер. Я помню, как мама с бабушкой положили его на саночки и повезли хоронить в Люберцы на ближайшее кладбище, где и похоронили его в братской могиле (по рассказам мамы), потому что в мороз копать для каждого покойного отдельно было невозможно, да и некому, потому и было принято такое решение.

О том, как было холодно в этом подвале, говорит и то, что когда приносили баки с горячей едой и открывали крышку – пар бил в потолок и распространялся по помещению так, что никого не было видно. 

Сколько мы прожили в этом подвале ни я, ни брат не помним. Видимо, в декабре 1941 года, когда фронт отодвинулся от Москвы, нас перевели обратно в детсад, где мы жили постоянно.

Помню, что иногда (как часто не могу сказать) мама вечером забирала нас домой, топила печку, грела воду и мыла нас в металлической ванне, потом мы ночевали все вместе, а рано утром она отводила нас в садик и шла на работу.

Не помню, когда мы стали приходить на выходные домой и у мамы отменили военное положение. Помню, что все свободное пространство возле нашего дома было вскопано и засажено картошкой, причем сажали глазками, а не целой картофелиной. И какая была радость осенью копать этот урожай и складывать в подвал!..

* * *

- Родилась я за 6 лет до войны, в 1935 году. В силу возраста и жизненных обстоятельств не могу помнить многого. И воспоминания мои крайне отрывочны, но постараюсь изложить их хотя бы в хронологическом порядке.

Где-то в мае 1941 года мои родители снимали комнату и террасу в Малаховке. И вот 22 июня днем неожиданно появляется мой отец, что для него было абсолютно невозможно. И прямо от калитки: «Срочно возвращаемся в Москву, война, необходимо быстро собираться в эвакуацию». Брать с собой можно было очень ограниченное количество вещей (небольшой чемоданчик).

И вот мы втроем стоим перед дверями наших двух маленьких комнат в коммунальной квартире в Аптекарском переулке. Рядом наши соседи, очень пожилая пара, Татьяна Тимофеевна и Николай Михайлович. Они были соседями не просто хорошими, а золотыми. Отец закрывает комнаты и ключ отдаёт им (не знаем, когда вернёмся). А дальше чётко помню: громадный эшелон, вагоны-теплушки, внутри с двух сторон нары, мы на втором этаже. Здесь только женщины с маленькими детьми. Наш путь лежит в Саратов, там уже размещался народный комиссариат авиационной промышленности, где работал отец. Это самый конец июня или начало июля. Едем очень долго. Запомнились многочисленные остановки. По-видимому, это была однопутка, остановки не объявляли, всё неожиданно и непредсказуемо по времени. Погода просто отличная, яркое солнце, двери вагона распахнуты, и наши молодые мамы выпрыгивают на землю, что называется в чистом поле. Ждем встречного эшелона, очень похожего на наш. Такие же теплушки, такие же распахнутые двери. И то, что я ясно вижу до сих пор: молодые лица солдат из Сибири, едущих защищать Москву.

В Саратове размещаемся в студенческом общежитии Автодорожного института. У нас маленькая комната без удобств. Правда, есть радио (до сих пор не могу отказаться проводить время без радио). Радио не отключалось. Отца практически не вижу. На фронт из их организации не брали, но он постоянно «на заданиях». Маму взяли администратором в автодорожный институт, к тому времени она была аспирантом МВТУ на кафедре металловедения. В дневное время остаюсь практически одна, ем, что оставили, общаюсь с ребятами во дворе. По поводу еды: не голодали, ели, что было и что можно было достать. Но оставлять на столе хлебные крошки - это невозможно. Съедалось всё, что было в тарелке. Больше всего помню серые трубочки толстых макарон и пшённую кашу. Казалось очень вкусно. Кашу с большим удовольствием ем и сейчас.

Однажды, совершенно неожиданно появляется отец в зимней лётной форме, в шлеме, ноги до пояса испачканы глиной. Мама ставит посередине комнаты корыто и приказывает мне отвернуться к стене и спать. Много лет спустя я узнала, что отец вместе с двумя сотрудниками их учреждения летал в осажденный Ленинград через линию фронта со специальным заданием. На обратном пути у них была вынужденная посадка (по-видимому, подбили) уже после города на болотах. Ну а дальше всё понятно. Надо было взлететь. Хоть самолётик и был небольшой и лёгкий, но взлётная полоса нужна. Квалификация была на должном уровне: починили, создали условия для взлёта и приземлились в нужном месте под Саратовом. Что они делали в Ленинграде? Теперь и это нетрудно понять. Авиационных заводов там не было, а был приборный для авиации. Вот там что-то нужно было сделать до возможного появления немцев, чего, к счастью, не произошло. За это отцом был получен орден ещё во время войны, вручал Николай Михайлович Шверник в Кремле. Все награды отца хранятся в музее Великой Отечественной войны на Поклонной горе с 2000 года.

Приближалась страшная Сталинградская битва. Как я теперь понимаю, немцы делали разведывательные ночные полёты. И в связи с этим, одно из самых ярких воспоминаний детства: воздушная тревога ночью, я просыпаюсь на руках у мамы на улице. Она бежит в убежище. Открываю глаза и вижу картину воздушного боя. Грохот, скрежет, вспышки и два самолёта рядом. Теперь трудно представить на какой высоте. Но забыть невозможно. 

Многие, с кем мы были в Саратове, уезжали в Среднею Азию, а мы остались. Надо было думать о школе. Многие дети там начали учиться. А мой отец сказал, что пойду в школу в 8 лет в Москве: «Мы вернёмся». Но тут я неожиданно начала сильно болеть: скарлатина и дифтерия одновременно, и некоторое время спустя - корь. Высокая температура, уколы, которых я боялась, и тяжелый болезненный сон. Как возвращались в Москву - ничего этого в памяти нет. Там сразу положили в больницу. Вылечили, но с большим осложнением. Не помню точно названия – расширение сердца. В школе запрещали заниматься физкультурой.

Мы вернулись, по-видимому, в самом начале 1943 года. Наши дорогие соседи вернули ключ и всё в том виде, как было оставлено. Не пропала ни одна иголка. Только книги частично залило водой, зимой не топили и прорвало трубы. Посредине комнаты установили печку, трубу вывели в окно. Окна занавешивали старыми одеялами и плотными тканями. Иногда приходили дежурные и говорили, где нужно поправить занавески, чтобы с улицы не было видно света.

Ну а 1-го сентября 1943 года - в школу. Первый год раздельного обучения. Так и проучилась до 10-го класса включительно в женской школе. Итак, на улице девочки 7-8 лет. Многие пришли одни, кто-то с мамами или родственниками, с портфельчиками, все одеты в свои обычные платья, косички, никаких цветов. Парами входим в школу. В классе примерно 40 человек. Ну а дальше - тетрадки в косую линеечку, деревянные ручки с металлическим пёрышком, в центре парты чернильница-непроливайка. В первую зиму какое-то время не топили - сидели в классе в пальто. На перемене каждому приносили чай и большой круглый бублик. Вкусно было.

Моему отцу, наконец, в 1945 году дали квартиру из двух комнат на Мясницкой. Здесь я живу до сих пор. Это был дом для сотрудников авиационной промышленности. Я плакала, не хотела уезжать от соседей. Такие замечательные люди, просто как родные.

Ну а потом, где-то в 43-ем, начались салюты… Какая была радость! На лестничной площадке слышался топот детей, которые бежали с криками во двор, махали руками, радостно кричали с каждым очередным залпом.

Где-то к 44 году с радостью снимали занавески с оконных проемов. А теперь 9 мая 1945 года. Даже помню, какое на мне было платьице из байки. Вхожу в маленькую комнату, а там на низенькой табуретке сидит отец. Лицо усталое. И говорит мне: «Доченька, война кончилась». Я прижимаюсь к нему, плачу.

Сентябрь 1945 года. Мама работает на кафедре металловедения в МВТУ. Институт организует поездку по Волге для сотрудников и студентов. Корабль «Вячеслав Молотов». На каждой остановке выходили на берег, на экскурсии, но помню только Сталинград. И еще совершенно замечательных студентов. Большая часть из них - это фронтовики, одетые в гимнастерки. Теплыми летними вечерами они собирались на палубе, садились в кружок и читали вслух греческие мифы. Я приходила, стояла около них и слушала. И теперь, когда беру в руки книжку Кука, обязательно возвращаюсь в свое детство и вспоминаю этих студентов.

Про Сталинград. Таких ужасающих руин не было нигде. Собственно всё вокруг – это руины. Мы с мамой поднимаемся на Малахов курган. Нужно смотреть под ноги: только сплошные камни, причем разных размеров и острые, трудно найти место, куда ногу поставить. Но мы идем, хотя медленно, отстаем от других. Поднимаемся, кругом ничего, только руины. Кто-то сказал: «А это дом Павлова». От дома осталась вертикальная стена примерно в 4 этажа, и даже сохранилось несколько оконных проёмов, через которые видно небо. И как эта стена устояла? Спускаемся к набережной, центральная часть расчищена для транспорта. Прямо по центру идет колонна пленных немцев в сопровождении конвоя. Мы ждём. И вдруг из колонны выскакивает пленный немец и кричит: «Гитлер капут!». Никто не обращает внимания, тишина. Он встает на место, и они проходят мимо нас…

Ну а теперь, я желаю всем, живущим сейчас, не видеть и не слышать даже того, очень немногого, что пришлось мне.

* * *

- Моё довоенное детство, - вспоминает БАРИНОВА Надежда Васильевна, - прошло в подмосковной деревне. Мама трудилась в колхозе, отец работал в Москве на железной дороге. По выходным помогал в колхозном совете. Война началась, когда я закончила второй класс. Слушая сообщения о бомбардировках городов и первых тяжелых сражениях нашей армии, мы сильно переживали и как-то сразу повзрослели. По радио звучала суровая песня: «Вставай страна огромная, вставай на смертный бой». В деревне из каждого дома ушли на фронт все мужчины. Женщинам пришлось выполнять все работы по уборке урожая. Это был очень тяжелый труд, рабочий день начинался в четыре часа утра. Школьники работали в поле наравне со взрослыми. Война быстро приближалась к нам. Немецкие самолеты сбрасывали бомбы, поле около деревни было изрыто огромными воронками. Мама уехала копать противотанковые рвы для обороны Москвы, дедушка за домом выкопал землянку, чтобы укрыться от бомбёжек. 

Всё ближе и громче становилась канонада. Железная дорога перестала работать, связь с Москвой оборвалась. Шли ожесточённые бои на земле и в воздухе. Мы видели над нашими головами бой наших самолётов с немецкими. Наши войска отступали. Это было горестное для нас время. К нам в дом заходили группами и поодиночке солдаты, у них был измученный вид. Бабушка варила в печке большие чугуны картошки, мы их кормили, и они молча уходили. 

Потом, помню, наступила тишина, затем по деревне промчались эсэсовцы. Мы уже слышали, что они отличались особой жестокостью. На следующий день к нам пришли с обыском, обшарили дом, чердак, подвал, вилами протыкали сено. Искали отца, чтобы расстрелять его, как активиста. Немцы очень боялись партизан, которые уже действовали в Подмосковье. В первые же дни немцы забрали из всех домов всё съестное и животных. Коровы ревели, женщины громко плакали - им нечем стало кормить детей. 

Выпал снег, начались сильные морозы. Всех жителей деревни выгнали из домов. Мы поселились в землянке, которая была не приспособлена для зимы, и сильно замерзали. Однажды немцы с факелами стали бегать по деревне и поджигать дома. Они горели всю ночь. Утром предстала страшная картина - деревни не было. Снег растаял и превратился в лёд. Среди ледяного поля торчали только черные трубы печей. Всех - стариков, детей, женщин - построили в колонну и погнали в сторону Москвы, к Крюково, там шли ожесточенные бои. Немцы хотели использовать нас в качестве живого щита во время атаки. Мы шли много километров по заснеженным полям, по улицам горящих деревень, как в огненном коридоре. Под ногами текли ручьи от растаявшего снега, а сверху сыпался черный пепел. И вышли в зону сражения. Немцы загнали нас в сарай, чтобы мы не разбежались. Здесь произошло первое крупное поражение немцев. Когда затихли взрывы и стрельба, мы вышли из сарая и увидели наших солдат. Они, только что вышедшие из боя, жалели нас. Видимо, у нас был страшный вид. А они казались нам сказочными героями. Нас посадили в попутную машину и отправили в Москву. На дорогах стояли военные патрули, пропускали строго по пропускам. Про нас говорили: «Эти с фронта»…

Новый 1942 год мы встретили в Москве. Кто-то подарил мне красивую куклу, но она уже не радовала меня. Москву бомбили. Окна были заклеены полосами бумаги, на ночь опускались чёрные шторы, чтобы даже в щели не проникал свет, так строго соблюдалась маскировка. При налетах немецких самолетов в домах и на улицах объявляли воздушную тревогу и все шли в бомбоубежище. Электричество на это время отключали и мы зажигали «коптилки». Родители работали, я занималась хозяйством, топила печку, покупала по карточкам продукты. Однажды хлебные карточки у меня украли, это было большое горе. А по ночам мне долго снились страшные бои. Конечно, в землянке я сильно застудилась, началось серьёзное заболевание лёгких и ног. Меня положили в больницу. Во время воздушных тревог все ходячие больные уходили в бомбоубежище, я оставалась одна в тёмной палате. Было страшно. Всё время хотелось есть, чтобы заглушить голод, я заваривала кипятком соль и пила этот крепкий раствор.

Осенью я пошла в школу, в третий класс. В школе было печное отопление, а дров не было. С наступлением холодов мы сидели в классе в пальто. Тетрадей тоже не было, и мы писали на газетах. На большой перемене, чтобы нас согреть, нам давали горячий чай и маленький кусочек чёрного хлеба. Потом привезли дрова, это были толстые длинные брёвна, и разгрузили их далеко от школы. Мы, как муравьи, облепляли их и волокли к школе.

Но главным в нашей жизни были сообщения с фронта. Жадно слушали по радио сводки Совинформбюро, отмечали на карте линию фронта. Мы гордились подвигами героев войны – Александра Матросова, панфиловцев, Покрышкина, Зои Космодемьянской. Нас приняли в пионеры, это было большим событием в жизни.

В 1943-1944 годах наши войска успешно наступали на всех фронтах. В честь освобождённых городов гремели салюты. Мы ликовали. А в каждом доме с тревогой ждали писем с фронта, ведь многим приходили «похоронки» - убит, ранен, пропал без вести. Большие бои ещё велись под Сталинградом, Ленинградом, Курском. Были большие людские потери. Солдаты говорили: «Пехота два раза в атаку не ходит». Мой брат был ранен под Ленинградом, другой брат погиб при взятии Кенигсберга (Калининград).

Москва возвращалась к мирной трудовой жизни. Сняли маскировки, вернулись эвакуированные жители и предприятия. Дети играли во дворе. В школах начались обычные занятия. О войне напоминали лишь уроки военного дела, на которых нас учили пользоваться винтовкой, бросать гранаты и одевать противогаз. По радио звучали бодрые военные песни. Стихи Симонова, Суркова, Твардовского мы знали наизусть. Наши войска освобождали от фашистов Польшу, Болгарию, Венгрию, Румынию. Впереди – битва за Берлин. Все с нетерпением ждали окончания войны – возвращения родных с фронта.

И, наконец, Победа. А мы в эти лихие годы знали: враг будет разбит, победа будет за нами!

Уважаемые читатели! Если ваши детские годы пришлись на время Великой Отечественной войны и вы сохранили в памяти воспоминания об этом, поделитесь ими с нами, а мы опубликуем их на страницах «Инфопресса» в следующем году к 75-летию Великой Победы. Редакция